Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Страница 28

Таким образом, и сам доктор, и его жена Вера чего-то избежали, чего именно – неизвестно, и слава богу, что неизвестно, слава богу, доктор, говорили посланцы, загадочно и ослепительно улыбаясь, потом и сама Центральная Рада переместилась из Киева куда-то во Львов, и украинская национальная армия вместе с немецкими офицерами и немецкими батальонами растворилась где-то там же в просторных полях, и поручики с красивыми аксельбантами, которые так причудливо и на новый, национальный манер гуляли в ресторанах (к официанту обращались исключительно по-украински и очень громко) – тоже бежали, растаяв во мгле мартовских морозных ночей, так и не успев его показательно расстрелять…

Вот так, буквально за одну ночь, когда доктору уже мнилось, что дни его сочтены, состоялось их бегство в благословенную Яблуновку, ну а уже позднее как-то само собой выяснилось, что прежний врач, который служил здесь еще при царе и пользовал евреев целыми десятилетиями, еще теми, просторными неспешными десятилетиями прошлого века, уехал в Германию, а лечить население все-таки было как-то надо, причем каждый день, и потребовалась ему замена, а про доктора Весленского все-таки в Киеве уже было тогда известно, что он есть, и что он славный доктор, и что можно ему предложить какие-то условия, несмотря на все его звания и регалии, от которых (условий) он все-таки, учитывая почти голод и почти разруху, отказаться не сможет, вот евреи подумали и воспользовались этим советом, и так он оказался здесь.

Вообще, этот вопрос (его и Вериной судьбы) решали люди, о существовании которых доктор доселе вообще ничего не знал, поскольку никогда в местечках не был: это были евреи-общественники из общества бикур-холим, которых община выбирала лишь для того, чтобы помогать всем, кто в этой помощи нуждался – больным, увечным, вдовам, сиротам, оставшимся без кормильца, умалишенным, странным – всем, кто так или иначе пропадал в этой скучной и суровой реальности, называемой жизнью. Для таких евреев-общественников в Одессе, например, даже была устроена своя синагога – там вообще синагоги делились по занятиям: были синагоги для парикмахеров, шмуклеров (стекольщиков), шойхетов (переписчиков книг), моэлей (одинаково хорошо обрезавших крайнюю плоть и резавших чужой скот), габбаев (сборщиков налогов), для каменщиков и торговцев хлебом, менял и лавочников, и даже для лавочников, торговавших спиртными напитками, знаменитой еврейской наливкой, тоже была своя синагога. Так вот, в список традиционных еврейских занятий попали и эти самые общественники (например, из общества бикур-холим), то есть люди, которые занимались деланием добра, конечно, никакая это была не профессия и не наследственное занятие, но каждый раз, чтобы заполнить это место в общине, приходилось искать, уговаривать этих выборных людей, то есть искать тех, кто был отзывчив, сентиментален и мягок, и тех, кто действительно обладал этим даром – помогать, и при том еще доводить дело до конца, таких было уже совсем мало, практически единицы, ведь в конечном счете все равно слишком многое зависело от денег, и главным образом им нужно было собирать взносы с наиболее богатых и влиятельных членов общины, однако в целом этот многовековой механизм работал безотказно, практически незаметно, как-то даже бесшумно.

Ничего подобного доктор Весленский в других городах и поселках русской империи не видел, не в обиду великому русскому народу будь сказано: да, конечно, купцы давали деньги на возведение порой гигантских храмов, да, конечно, за счет их пожертвований строились великолепные новые больницы, да, конечно, земские выборные до хрипоты, до посинения обсуждали необходимые для развития города проекты – прокладку новых дорог, ремонт старых дорог, учреждение училищ и милосердных приютов, водопроводы и прочее, да, конечно, помогали бедным церковные приходы, но все это было как-то очень тяжело, долго, а к конкретной вдове с больным ребенком на руках прийти все-таки было чаще всего некому. Здесь, в Яблуновке – приходили, причем быстро, в тот же день, эти мрачные седобородые люди, сам вид которых приводил Веру в трепет, поскольку они напоминали ей ангелов смерти, а ведь она, образованная петербурженка, была с ними одного роду-племени и, как доктор считал, все-таки одной веры, но она этого не признавала, краснела и бледнела, когда он с ней об этом заговаривал, смотрела вокруг глазами, полными невероятного удивления, – так вот, они действительно приходили и спасали эту самую вдову и ее ребенка, спасали скучно, буднично, молча, шепча молитвы, давая лишь самые крохи, чтобы не умерла, но эти крохи всегда были и к месту, и ко времени, благотворительная еврейская касса (хевра) работала неукоснительно, по всем случаям жизни, вдова с ребенком могла быть совершенно спокойна.

Да что вдова, дело не в ней, в конце-то концов, то есть не только в ней, эти люди (из общества бикур-холим) были ангелами жизни, их интересовала именно жизнь во всех ее странных, даже причудливых проявлениях, рождался ли мальчик в еврейской семье, органически не способный к общению с женским полом, они уже знали, что растет в такой-то семье такой трудный для общества субъект, и заранее искали ему невесту, а если невесту найти для такого никак не могли, если он, к своему несчастью, оказывался еще и беден, то искали место в йешиве, как раз для умных, не от мира сего, чтобы читал книги, проникался духом истинной веры, а потом среди таких же религиозных девушек находил себе пару, рождался ли дурачок, полностью ни на что не способный, не то что читать книги, даже сидеть в лавке или делать что-то полезное руками, а только бегать по улицам и кричать, обратясь к небу, какие-то дерзкие богохульные вещи, то и ему они находили применение, лечение, утешение.