Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Страница 91

– Но вы сказали, – робко заметил доктор, – вы вспомнили эту историю про девушку Сарру и про доктора Сорокина, и что там было все «не совсем так». А как?

– Ну, – неохотно сказал Иванов, – я припомнил одну деталь. Дело в том, что этот проскуровский погром, он ведь был одним из первых, тогда еще не было такой жестокости, ситуация немного колебалась в ту или другую сторону, Петлюра только пришел к власти, он не хотел удерживать армию, останавливать ее от погромов, но с другой стороны, я уж не помню, ну, словом, было что-то и «с другой стороны», уже не важно, что именно, они же ведь были у нас республиканцы, социалисты. И вот нашлись там два приличных человека, комиссар Таранович и гласный городской думы Верхола, они как-то сумели это остановить, добились того, что погром был остановлен, что было, конечно же, большой редкостью по тем временам. Так вот, эта самая Сарра, может быть, и не дожила пяти минут до своего спасения, вот что я хотел добавить в вашу историю.

– То есть… если бы… если бы не доктор Сорокин… она бы осталась жива?

– Вполне возможно.

Они оба посмотрели на летящий снег, и Иванов бросил папиросу в сугроб.

Было понятно, что сейчас они расстанутся и, возможно, навсегда.

– Так что же, – спросил доктор, – что же вы сейчас, дорогой Иван Иванович, будете со всем этим делать, с этими, так сказать, знаниями?

– А что делать, что я могу делать? Дело закрыто, запечатано, – буркнул Иванов, – ничего с этим сделать уже нельзя, все кончилось, все умерли, кому было суждено умереть.

– Ну а эти… убийцы? – робко спросил доктор. – Они наказаны?

– Ну как наказаны, – поморщился Иванов, – их наказала сама история: кто погиб, кто уехал, кто расстрелян, но расстреляли, быть может, всего несколько десятков человек, кого смогли обнаружить, в назидание, так сказать, потомкам, ну а кто-то и скрылся, живет… Понимаете, доктор, – сказал Иванов, – мы не можем, верней, мы не станем выделять это как-то особо, вся гражданская война – это страшное зверство. А что делали с обычными крестьянами здесь, на Украине? Запарывали шомполами до смерти. А как махновцы поступали с немецкими колонистами? Я же вам говорю: сдирали кожу, топили в кипятке. Самое такое, знаете ли, доктор, что меня поразило, это вот что их всегда, почти всегда, евреев этих, заталкивали всех в какую-то одну комнату или один двор и там устраивали такой конвейер, пропускали по одному. Господи, да вы почитайте наши отчеты, это ж волосы дыбом – Елисаветград, Умань, Фастов… – Иванов прикрыл глаза и забормотал быстро-быстро и глухо, как бы про себя, но так, чтобы доктор слышал: – Семья Геклера в Бобруйске, из девяти человек, заподозренных в коммунизме, бесследно исчезла, совершенно случайно впоследствии была обнаружена яма, в которой нашли несчастных с размозженными черепами, переломленными конечностями, экспертиза установила, что женщин закапывали живыми, в том же Бобруйске, в местечке Ковчицы, где насчитывалось сто пятьдесят еврейских семейств, к балаховцам присоединились крестьяне из ближайших сел, вооруженные топорами, лопатами, пилами, ножами, серпами и ломами, собрав все население 19 июля 1921 года в квартиру Шаи Ренбурга, они начали их там зверски убивать, не щадя ни женщин, ни детей, выводили пленников по одному во двор и там сразу убивали холодным оружием, запертые в доме совершенно ничего не знали о происходящем во дворе, у женщин распарывали животы, вырезывали груди, топорами разбивали спинные хребты или отрезывали конечности, некоторых девушек отводили в лес, и больше они не возвращались. Я все надеюсь, что хоть когда-то это забуду, доктор, так поступали абсолютно все и со всеми, что мы тут можем сделать, Алексей Федорович, дорогой, все и со всеми.

– Нет-нет, – сказал доктор, – тут что-то другое, всех убивали не за это, а их за это.

– Это вы что хотите сказать, что они принесли какую-то особую жертву? Уверяю вас, нет, люди погибали миллионами, миллионами, вы просто этого не видели, а я-то видел. Когда в город, к примеру говоря, входили наши части, понимаете, наши части, так вот, они входили в город, останавливали грабежи. И что они делали в первую очередь? Они прекращали спекуляции, то есть крестьяне не могли более свободно торговать, возникал голод, иногда страшный голод, но дело даже не в этом. Там сразу начинались проверки, облавы, забирали без разбора всех, кто мог быть пособником врага, это было неизбежно в той ситуации, брали заложников, из семей дворянских, мещанских, разночинских, неважно, всех, кто не рабочий, кто жил в каменных, да и деревянных домах, проходили и брали всех, тысячи, тысячи, целыми семьями, и если вдруг убивали, взрывали кого-то из наших командиров, комиссаров, если что-то происходило, наступление белых, например, их сразу расстреливали, сразу, говорили так: сегодня расстреляем сто, завтра тысячу. Они были виноваты уже тем, что они из этих, заложники погибали первыми, вот так это возникло, поэтому, доктор, вы не можете представить себе уровень ненависти. Евреи просто попадались под руку, им мстили, нужны были другие заложники, все евреи были заложниками белых, и слава богу, что все это кончилось.

– Нет-нет, – сказал доктор, – дело не в этом, это я понимаю, но тут другое, тут все-таки что-то другое, нельзя это оставлять вот так, безнаказанным, с этой девушкой Саррой, хотя ее и могли бы спасти, тут вы правы, это немного меняет историю, но все-таки тут другое, ведь, понимаете, дорогой Иван Иванович, если вы чувствуете присутствие бога, ну то есть что бог глядит на вас, и все-таки вы убиваете его, но это ведь что-то значит, когда человек переступает через это, что-то же с ним происходит, меняется его природа, разве нет. Но почему же потом, понимаете, потом он точно так же ест, пьет, испражняется и все остальное, он все делает, как ему бог велел, он детей своих любит, он радуется солнечному лучу, как? Как это происходит, где тот механизм, когда память стирает вашу боль, когда вы вновь обретаете человеческое в себе? Значит, все это человеческое – это не «мысли, чувства и душа», как думали мы раньше, до войны, это просто некая плоть, некая материя, и она нарастает, или отрастает, или зарастает, словом, она затягивает эти дыры, эти страшные дыры. Как, как это происходит, я вот это хотел у вас узнать.