Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Страница 33

– Не знаю, право, дорогой Янкель… – отнекивался Весленский от приглашения вовлечься в такую сложную дискуссию. – И да и нет, мой дорогой, все-таки там была мысль…

Гул разгоряченных, нервных, возбужденных голосов обволакивал Веру, Эфросы говорили привычно громко и привычно раздраженно, Эфросов было так много, что никто никого не слышал, и сквозь все это многоголосие изредка падали густые, мрачные слова Сендера. Он тоже никого не слушал, а вел свою тему, как в симфонии бывает тема одного инструмента, – как бы противореча общей мелодии, он добавляет к ней свой голос.

– Роскошная страна! – говорил Сендер, и откидывался на спинку стула. – Роскошная просто.

– Что ж вы вернулись? – спросила в тот вечер Вера.

И получила загадочный ответ:

– Там мне нет места… Нет места…

Тогда же, на обеде у Эфросов, Вера впервые услышала историю, поразившую ее настолько, что она потом даже стала видеть ее во сне. Каким-то образом эта история пересеклась с сожженным поместьем Милорадовича, обе эти истории были про пожар, и обе открывали перед ней что-то настолько важное, что она, даже не пытаясь понять смысл всей загадки целиком, просто смотрела в нее, как в колодец, и старалась увидеть там себя.

В тот год, когда Мирон и Сендер отправились покорять Америку, старый дом Эфросов сгорел.

Для Яблуновки это было событие огромного масштаба, его обсуждали до сих пор, хотя прошло уже больше десяти лет, этот красиво горящий в ночи дом хорошо представлялся Вере, так же как и обугленные корова с лошадью, сгоревшие той ночью. Тушили дом всей Яблуновкой, прибежали русские, украинцы, евреи, немцы, греки – все, кто жил рядом и даже поодаль. Пожарная команда приехать не успела, сухое было лето, дерево вспыхнуло, как керосин, а ведерной воды, ну конечно же, ее не хватило и не могло хватить. Вера хорошо представила себе, как исчезает в этом огне все: маленькие детские вещи, старая мебель, все эти допотопные комоды и шкафчики прошлого века, книги частично удалось спасти, но частично нет, в том огне, таким образом, сгорели Ницше, Толстой и подшивка художественных журналов, а вот журналы по психологии и сельскому хозяйству как раз уцелели, хотя кому они были нужны тут, в Яблуновке, ведь Эфросы не занимались сельским хозяйством, и тем более психологией, хотя это еще вопрос, в голове у Веры звучал голос сорокалетней Брайны, жены Янкеля, которая рассказывала про пожар с эпическим спокойствием, что твой Гомер. Сгорели вещи, сгорело белье, даже посуда, и та сплавилась, вы можете себе представить, но что самое ужасное, и тут голос Брайны становился тише, знаете, что мы потом узнали, и это точно, вы даже можете не сомневаться, что подожгла наша нянька. И каждый раз, когда Вера это вспоминала, у нее в голове как будто звенела какая-то тонкая струнка, динь, и опрокидывался дом Милорадовичей, и открывался колодец, и оттуда высыпался на нее пепел, синий пепел того первого года, когда они жили в Яблуновке. Но что это значит? Нянька, Настя, но вот же она здесь, вот она ходит, вытирает младшим детям носы, она такая золотистая, как подсолнух, крепкая, ладно сбитая, хохочет, все успевает, таскает детей на руках, варит гуляш или студень, приносит закуски, стирает пеленки, она вездесуща и прекрасна, говорит низким приятным голосом, прекрасно поет украинские народные песни, Вера давно хотела с ней познакомиться ближе, еще ближе, узнать у нее что-то очень важное, что же вы такое говорите, как это могло быть. Но это правда, и глаза Брайны становятся темнее, и темнее, но только вы никому не говорите, и доктору, пожалуйста, тоже не говорите, он не должен это знать, у нас все это знают, но не говорят вслух, потому что эта Настя, если она узнает, что мы об этом говорим, что мы это знаем, она испугается, и она скажет об этом… ну тем, своим, в той части Яблуновки, которая за киевским трактом, там ведь разные люди живут, и будет погром, и опять пожар, а ведь у нас и так почти ничего не осталось, мы каким-то чудом выжили тогда, и Брайна начинает почти рыдать, но сдерживается. Ну хорошо, хорошо, говорит Вера, не бойтесь, я никому не скажу, так как же это случилось, как это раскрылось, да обычно, как все остальное раскрывается, так и это, никаких тут нет тайн, подумаешь, копи царя Соломона, просто я уехала в лесничество отдохнуть, подлечить свои легкие, ну вы знаете, вы знаете, что у меня хроническая пневмония, я говорила доктору, он обещал помочь, да знаю, конечно, он поможет, кивает Вера с пылающими щеками, она хочет, чтобы рассказ продолжался, она смотрит на Брайну, так вот, старшие дети уехали в Америку, я ужасно волновалась и, чтобы успокоиться, поехала в лесничество, там у нас маленький домик, Янкель тогда еще пытался торговать лесом, ничего из этого не вышло, и вот я там, он здесь, а что ему тут одному сидеть, он отправился в город за книгами, эти вечные книги, вот их мне совсем не жалко, ну вы представьте, ну зачем нам эти журналы по психологии и сельскому хозяйству, это же бред сумасшедшего, зачем нам эта новая философия, там все негодяи, этот Розанов, я знаю, как он относится к евреям, но дальше, дальше, в доме за старшую осталась Настя, наша нянька, вот именно эта особа, которую вы видите у нас в доме, а у нее был жених, я знаю, ну может и не жених, но вроде они собирались пожениться, Саша, так вот, этот самый Саша, хороший русский парень, я сама хотела, чтобы они скорей поженились, он подговорил ее обокрасть нас, а чтобы скрыть следы, они решили поджечь сарай, а было такое лето, жаркое, сухое. Голос Брайны теряется, и дальше Вера все видит сама, как они лежат, Настя и Саша, такие молодые и золотистые, такие ужасно красивые, голые, ну или почти голые, лежат без сна и ждут, пока заснут дети, и Настя встает и говорит: Саша, пора, и вот они идут и связывают тюки, которые Настя заранее приготовила: там золотые и серебряные ложки, шубы, какие-то прекрасные покрывала и простыни, которые она очень любит, много же не унести, только самое главное, и вот эти тюки они выносят в сад, в укромное место, под яблони, закрывают сеном, потом они идут в сарай, оба молодые, красивые, золотистые, полные жизни и любви, они хохочут, тихо, но хохочут, они радуются своей силе и молодости и этой удачной мысли, и идут, и чиркает спичка, одна, другая и третья, и загорается сарай, с коровой и лошадью и дровами, и вспыхивает как еще одна спичка большой старый дом, и бегут дети, Настя сама их выводит, в испуге, и от яркого огромного пламени освещается все вокруг, в том числе эти тюки, при таком свете ничего не скроешь, все видят, и потом огонь становится тише, меньше, и тюки исчезают, а Настя нет, ведь кое-что сгорело, а кое-что пропало, вы понимаете. Но что самое странное, мы не смогли отказать ей от дома, мы испугались, что она устроит вместе с Сашей погром, приведет людей, и пострадаем не только мы, нет, лучше уж так, молча, и она не призналась, конечно, нет, ну что вы, разве в таком можно признаться, и самое поразительное, что в общем она осталась нам своим человеком, она родная, как член семьи, я не могу ее выгнать, я буду ее кормить до самой смерти, и она, я это знаю, меня любит и любит детей, ведь в сущности она их спасла тогда, во время пожара, могла не спасти, но спасла…